Римейк дела Бейлиса.

Лев Рубинштейн: Этот “распятый младенец” – по сути какой-то причудливый, хотя и очевидный римейк старой – начала ХХ века – истории, следствием которой явилось всемирно известное Дело Бейлиса. Они, суки, что, совсем истории не знают? Или, наоборот, знают? В таком случае – еще хуже.

О том, что может быть страшнее распятого младенца, рассуждает на «Слоне» свежий Кашин: Страшнее убитого мальчика может быть позор, особенно если мальчик выдуманный, а позор настоящий. <…> Напрасно критики российского телевидения ищут истоки нынешних особенностей российской пропаганды в советском и тем более гитлеровском (даже несмотря на известное высказывание Путина о Геббельсе) времени – наша пропаганда гораздо моложе, и ее прямые предки не Геббельс и не Эренбург, а постсоветские медийщики девяностых, которые и джинсой всегда подрабатывали, и по зову Кремля всегда вставали в строй солдат информационных войн. Маршрут, который привел их к нынешнему положению дел, он был такой: от октября девяносто третьего через операцию «Мордой в снег» и первую чеченскую войну; через выборы «Ельцин – Зюганов» девяносто шестого года и войну за «Связьинвест» в девяносто седьмом; через программы Доренко и «Геев за Явлинского» к «Анатомиям протеста», «Вестям недели» и, пока это высшая точка развития, к нынешним пропагандистским шедеврам на украинскую тему.

Мы привыкли к тому, что телевизор занимается пропагандой, мы примерно представляем, чего от него можно ждать, но, когда появился этот сюжет с распятым мальчиком, как-то сразу стало ясно, что это за гранью. Такие вещи нельзя прописать ни в каком законе об оскорблении чувств, но при этом чувства-то у людей действительно есть, и кровавый навет в эфире главного общенационального канала – он действительно оскорбителен даже для тех, кто уже привык к сложившемуся облику российского телевидения.

О сюжете «Первого канала» с жителями Славянска поговорил корреспондент «Новой газеты» Евгений Фельдман:

Жители Славянска, естественно, никакого распятия мальчика на доске объявлений не видели. О том, почему россияне поверили сообщению «Первого канала», рассуждает Ольга Духнич. По ее мнению, дело тут вовсе не в «постсоветских медийщиках девяностых»: Три года назад в поезде Свердловск-Симферополь русская дама средних лет шепотом спросила меня: «Правда, что татары у вас в Крыму славянских детей убивают, а потом кровью обрызгивают крыши домов?». В тот момент вопрос показался мне не столько диким, сколько смутно знакомым, почти идентичным вопросам и поверьям, которыми мучились темное европейское Средневековье и нацистская Германия в отношении евреев.

Гораздо удивительнее было услышать это от дамы – божьего одуванчика, явно далекой от работ историков-медиевистов и поверий немецкого народа времен Гитлера. На мои попытки понять, откуда у нее такая странная информация, дама обижено ответила, что ей рассказали знакомые знакомых, живущих в Крыму. Поэтому ехать в Крым она очень боится. При этом, не стесняясь, попыталась в подробностях, смакуя детали, пересказать весь пугающий ритуал.

Любые рациональные доводы и убеждения, что это полный бред и чепуха не подействовали, впрочем, как и замечание, что из возраста христианского младенца она уже выросла.

Все это произошло задолго до начала какой-либо пропаганды, боевых действий и всего, что связано с российско-украинским конфликтом.

Поэтому сегодня я вполне могу поверить, что дама в Свердловске включила телевизор, увидела эмоционально рассказанную историю о распятии трехлетнего ребенка украинскими солдатами, и никаких вопросов у нее не возникло, наоборот – появилась уверенность, что это правда и все к подобному шло.

И вот здесь самое важное – телевизор и пропаганда не главные в этой истории, как не главные возраст, ум или образование телезрителя. Момент веры в абсурдное, но жестокое событие связан с другими механизмами. Вопрос в довольстве собственной жизнью, способности переживать собственную подлинность.

Человек – существо сиюминутное, выталкивающее ярость и недовольство жизнью за пределы сознания, а там, за пределами, все вытолкнутое давит и напоминает о себе с интенсивностью позывов полного мочевого пузыря.

Чем несчастнее в своей обыденной жизни человек, тем больше жизненного опыта выталкивается за пределы осознанного. Единственный способ все спрятанное хоть как-то пережить – это присоединиться к разрешенному насилию, а именно к обсуждению страшного и кровавого.

Можно, конечно, и психологизировать происходящее. Вот Ксения Ларина как раз этим и занимается: Вот прочитала у Oleg Kashin, что Эрнст в отпуске и решение о демонстрации сюжета про “распятого мальчика” принималось без него.

Я испытываю очень сложные чувства по поводу этой истории. То, что показал Первый – чудовищно и не может быть оправдано ничем: ни высокими государственными целями, ни низким качеством сотрудников, ни чьей-то подставой, ни чьим-то безумным приказом. Мне ужасно стыдно за Первый канал, неловко, гадко. Мне всегда казалось, что Константин ловко и изобретательно уклонялся от роли большого государственного подлеца, патриота с кровавой пастью, первого ученика при школе ссученных… Вот правда же ему каким-то чудом это удавалось, – не замараться, не перейти в разряд презираемых.

Случай с “казнью в Славянске” меня лично просто оглушил. И это момент истины для Константина. Ничего не надо. Просто извиниться за непроверенную информацию и объявить выговор кому-нибудь. Нельзя оставаться сообщником этой мерзости. Вас, Костя, не поймут.

Пока Ксения Ларина переживает за незапятнанную репутацию Эрнста, Эдуард Лимонов тоже занимается самовнушением и аутотренингом, призывая Путина поскорее ввести войска на Украину:Путин и Меркель встретились. Сидят, она в красном костюме, Путин как никогда пасмурный и отягощённый. У него незавидное положение. Сидит, как тревожная туча. ВВП и Ангела Меркель “считают, что ситуация на Украине ухудшается”, объясняет нам закадровый голос.

Ухудшается, это не то слово.

Киевские карательные силы прут бронеколоннами в города и посёлки вокруг Луганска, бои идут возле посёлка Металлист и городов Александровск и Юбилейный, от Юбилейного до центра Луганска двенадцать километров. Ополченцы отбивают атаки.

Артиллерия, авиация, “грады” и миномёты противника крошат мирных жителей ежедневно десятками. В капусту. Оторванные головы. Руки, ноги. Кровища на земле, на траве, на песке, на асфальте.

В Луганске ребёнок матери: “Мама, а нас убьют?”

Я отвечу: “Очень может быть, сынок!”

Киевские войска обстреливают и российскую территорию, без церемоний. <…> При всех соображениях осторожности, при красном костюме Ангелы Мекель, в Донбассе не немцы живут, это наша страшная рана, и наша болящая совесть. Россия сейчас выглядит, мягко говоря, неблагородно, а если проще сказать, то погано выглядит. Как трусливые расчётливые злыдни какие-то.

Всю эту панику о будто бы предстоящей, если Россия вмешается, мировой войне, следует выбросить из головы. Нужно собрать воедино стальные нервы и выполнить наш долг, защитить наших людей. Операция должна быть ограниченной. Следует оттеснить киевских оккупантов за границу Луганской и Донецкой областей и взяться оборудовать государственную границу. Ничего особо трагического не произойдёт. Хуже того, что есть, не будет, но будет много лучше.

www.svoboda.org